В 1981 году поэт Мухаммад Салих привел на мою ташкенскую холостяцкую квартиру молодого московского поэта Алексея Парщикова. Алексей утром уходил и приходил к вечеру. Вечера и большая часть ночи проходили в беседах. Встречались в Москве и на творческой резиденции художников «Сенеж» в компании двух гиперреалистов — Сергея Базилева и Сергея Шерстюка.

Алексей ПАРЩИКОВ

Любят повторять, что Иосиф Бродский называл Алексея Парщикова лучшим метафористом мира.

Александр Ильичевский однажды сказал, что «поэзия Парщикова — это поэзия будущего, но она лучше будущего».

«У поэтов есть такой обычай» — оценивать друг друга по самому высокому счету.
Юрий Арабов об Алексее Парщикове: «С инициалов А.П. когда-то начиналась русская литература. Инициалами А.П. она неохотно заканчивается».
С уходом Алексея Парщикова (1954—2009) русская литература, конечно, не завершилась, но да — он занимал в ней совершенно особое место, его никто не заменит.
О том же и Иосиф Бродский: «Алеша, Вы — поэт абсолютно уникальный».

24 мая 2014 года исполнилось бы 60 лет со дня рождения выдающегося русского поэта Алексея Парщикова (1954–2009).

Тот город фиговый — лишь флер над преисподней.
Мы оба не обещаны ему.
Мертвы — вчера, оживлены — сегодня,
я сам не понимаю почему.

Дрожит гитара под рукой, как кролик,
цветет гитара, как иранский коврик.
Она напоминает мне вчера.
И там — дыра, и здесь — дыра.

Еще саднит внутри степная зона —
удар, открывший горло для трезвона,
и степь качнулась черная, как люк,
и детский вдруг развеялся испуг.

БЕГСТВО-1

Душно в этих стенах — на коснеющем блюде впотьмах
виноградная гроздь в серебре, словно аквалангист в пузырях.
В вазах — кольца-шмели с обезьяньими злыми глазами.
Отхлебнуть, закурить на прозрачном аэровокзале.
То-то скулы в порезах бритья — не ищи аллегорий —
утром руки дрожат, нету вечера без алкоголя.

Это Патмос ли, космос в зерцале, мои ли павлинии патлы?
Со стремянки эволюционной тебя белые сводят халаты.
Будешь проще простого, хвостатый, а когти, как лыжи.
Разве, как на усищах гороха качаясь, мы стали бы ближе?

Вынь светила из тьмы, говорю, потуши в палисаде огни,
на прощанье декартовы оси, как цаплю, вспугни.
Словно славянским мелом, запятнан я миром, в залог
я крутой бесконечности сдался и стал — велоног.

Взлёт. Мигалка стрижёт фюзеляж, отдаваясь в чернотах иглой.
Подо мною Урал или Обь, — нет тебя подо мной.
Вот и Рейнике остров и остров Попов и пролив Старка.*
Тот, кто движется, тот и растёт, огибая источники страха.

Из пучины я вынес морскую звезду и вонзил в холодный песок.
Словно рядом с собою себя же ища, она станцевала рок,
стекленея, кривую лелея в каждом тающем жесте.
В центр я её поцеловал: она умерла в блаженстве.

* Географические названия зоны залива Золотой Рог во Владивостоке.

РЮМКУ С КРАСНЫМ ВИНОМ…

Мэриан Шютт

Рюмку с красным вином я поставил в тень
от моей головы и выключил за спиной бра.
Почернел вавилонский отель.
Шёл пятый век утра.
Она заблудилась, выскользнув в коридор.
Повсюду её шепоток досадный, — «Чёрт подери…»
Я засыпал, обнимая свой ореол.
Повсюду её хватал пузырчатый лабиринт:
неощутимы его повороты, как в горящей ночи
тьму зажигалок посеять, в Лос-Анджелесе крутясь,
и потом с самолёта пытаться их различить,
чтобы меж топосом и визитками восстановить связь.
В баре пустом плутает она, в подсобках, и шепчет, — «Чёрт…»
Там панически бледен свет кухонных машин,
крутизны завиральной котлов испарённый спорт.
А я поднимался мягко в тишь неясных вершин…
Чем дальше мы друг от друга, тем разъятее речь,
в пустоте коченеющей напряжённо горит
синтаксис опознавательный обручальных встреч —
точка, тире, запятая и вопрос (верёвочкой свит).
А простыня осторожна в бессонницу и груба,
как пляжнику в первую ночь от солнечного хлыста.
Мне снился Летучий Голландец и на палубе его гульба.
Расчесочка бликов чертилась под аркой моста.

•
ПЕРЕНОС

В свете времени я, словно актёр, схваченный в контражуре,

жмурясь от тьмы, вглядываюсь в человекообразную темь,

где ни брожу, а фигура моей интуиции возвращается к Джуне,

она разделяет меня на сто половинок и запускает в Кремль,
еле освоясь, я замечаю, что стою среди тех, кто
со стороны фундамента видит: сводов небесных — семь.
Над головами сидящих — минареты теней, будто с бухты
в сектор обзора входит предрассветный Каир,
или президиум снизу нанизан на маломощный проектор…
Аплодисменты и речи, идёт заседание и переходит в пир.
Первый — здесь, и — Шестой, а между ними, пялясь
выработанным нутром, шахта сидит, известная на весь мир,
Пятый выпячивает губу и задирает синхронно палец,
марганец кислый так растворяется, как танцовщица — ткань
газовую распускает по залу; Третий глядит, оскалясь.
Я различал в их движениях медленных некую грань,
дрянь ли, стекляшка, казалось, что остренький кубик
прямо за ворот попал им, — попробуй, достань!
Это был временной разнобой, словно ленту архивную крутят,
купол зала моргал, словно бык, понимающий, что — убит.
Мне ж открылся закон совпадения материалов и судеб.
Я любил побережья в морской капусте, под лунами — неолит,
и еще — если налит стакан каберне, излучённый маковым полем…
Нет, я здесь, я спускаюсь всё глубже в казённую мглу пирамид,
разделённый на сто половинок, я двигаюсь роем, застолье,
что ли, в шествие переходит, — все стремятся в тоннель,
и, сплетясь, как початок большой кукурузы, скрываются в штольне.
Что несли они? что заслоняли собой? какова была цель?
Ель шинельная с голубизной, отвечай мне прямой наводкой!
Годы смерти несли и великого страха постель.
Да, владыку несли, он мог быть разделён на щепотки,
он мог быть разделён на щепотки, щепотки, щепотки,
он мог передан быть по цепочке, цепочке, цепочке,
он — пылинкой по космосу мог бы и частью твоей красоты,
территория ты или дева — в дичающем слове не важно!
Расщепляясь, он мог бы себя уточнять до самой пустоты.
Как совок, изогнулось краями пространство и — ух! — протяжно,
дружно с мумией ящик спустили с державных плеч,
он лёг, застревая косо. Тут я ощутил подкожный
толчок и… очнулся в Грузии. Танцы. Иная речь.
Сигарету зажечь? У тебя — достоинство, у меня — свобода.
И на капельных рожках улиток переминалась ночь.
На плечах твоих — ягуар. На скулах твоих — позолота.
Всё в порядке. Разве этого мало? Гляди, в ворота,
как лимонная линза, в шелку пылая, за нами въезжает «Лада».